Лиловый рай. Книга вторая - Эля Джикирба

Была ещё одна, не менее весомая потребность, чем стремление изолировать Джейн от соблазнов большого мира, из-за которой Барт хотел открыть школу. Потребность, в которой он не признавался даже самому себе, предпочитая делать вид, что просто хочет принести пользу обществу. Но обмануть себя не удавалось, потребность жила в Барте, была частью его натуры и не давала ему покоя, пока не удалось найти способ её удовлетворить.

Барт просто хотел быть первым, потому что считал себя достойным занимать призовые места на жизненном пьедестале. И не понимал, почему большой мир не признавал его заслуг, более того, выстраивал цепь непреодолимых препятствий, писал тома законодательных запретов и к тому же наделил взрослых мужчин и женщин непомерными амбициями и сильными характерами. Совладать с ними иначе, пойти на крайние меры Барт не желал, он не собирался доказывать государству степень кретинизма некоторых личностей путём банального насилия. А вот реализовать тайные желания в отношении тех, кто заведомо слабее него, и остаться при этом на свободе было возможно при соблюдении некоторых формальностей. И дети улицы подходили для его тайных планов как нельзя лучше.

Барт мечтал видеть и слышать, как будут сереть от страха их лица и заплетаться косноязычные, несмотря на болтливость, языки. И иметь возможность самостоятельно, без посторонней помощи и контроля решать их судьбу. Он пошёл на всё ради возможности царить безраздельно пусть на очень небольшом, но всецело зависящем от него участке. И на фактическую изоляцию себя и своей женщины, и на обоюдную стерилизацию, поскольку родные дети могли внести ненужные коррективы в его далеко идущие планы, и на трату доставшегося наследства без малейшей перспективы получить отдачу, и на пожизненное общение с теми, кого он на самом деле презирал и ненавидел.

Он шёл ва-банк, потому что был уверен в успехе.

Кто мог помешать ему?

Разве что ангел…

Тризна

I

В тот день, когда падре Мануэль полетел в вечность следом за своим прекрасным поводырём, Майкл сидел на кухне с Гонсало и Хуаном. Уже можно было с уверенностью сказать, что он стал приходить в себя после смерти Тереситы, и, хотя периодически на его лицо ложилась тень, а взгляд становился отрешённым, время брало верх над горем.

Они всегда вместе, время и горе. Как слепой и поводырь. Бродят по закоулкам истерзанной души, подыскивают тихие гавани…

Майклу было скучно. Он успел изучить валявшиеся повсюду журналы, поболтал под столом ногами, положил голову на стол и лежал так некоторое время, периодически поворачивая её той или иной стороной.

А конца разговору между Гонсало и Хуаном видно не было. И неудивительно. Ведь они говорили о футболе. (время действия – конец девяностых*)

В такт словам Гонсало ударял вскрытой банкой пива по деревянной глади стола. Содержимое выплёскивалось, но Гонсало ничего не замечал.

– Мексике хватает зрелищности, но не хватает живого равного соперничества, Хуан! – размахивая банкой, говорил он. – У нас настоящих соперников не-ту! Кто противостоит ацтекам? Только Венесуэла!

И Гонсало осуждающе качал головой.

– Одними спектаклями на публику в футбол не играют, Хуан. Не защищай их!

Хуан развёл руками, как бы говоря, что никого и не защищает, но Гонсало не интересовало его мнение.

– Чтобы побеждать на чемпионатах, мало кривляться на потеху публике, – продолжал он развивать любимую тему. – Да, у нас есть свои звёзды. Но кто их знает, кроме нас?

– А Карбахал?

– А что Карбахал? Подумаешь – Карбахал? У нас должны быть такие, как Пеле. Такие, как Диего.

– «Рука бога», – ухмыльнулся Хуан.

– Ну и что ж, что «рука»? Кто ещё сможет провести такой дриблинг? Кто? Ты сможешь, Хуан?

Хуан усмехнулся и кивнул в сторону Майкла.

– Вон Мигелито сможет. Сможешь, Мигелито?

– Что смогу? – поднял голову со стола Майкл.

– Провести дриблинг, как Марадона.

Хуан задавал вопрос с доброй усмешкой в глазах, явно ожидая свойственного Майклу острого и неожиданного ответа, но Гонсало не дал ему сказать ни слова.

– Конечно, сможет! – уверенно заявил он и вернул разговор в прежнее русло. – Когда наши в семидесятом играли ту игру, я был ещё пацан – и я плакал. Вальдивиа забил гол в почти пустые ворота, а я плакал, Хуан. Мне было стыдно! Разве так надо забивать голы? С помощью Кандила? И поражение было правильным, не заслужили мы побед, только прыгаем, как клоуны, чтобы все сказали – зрелищный футбол, зрелищный футбол, а что толку? Побеждать надо! Вот если бы я стал тренером национальной сборной… – тут Гонсало сел на своего любимого конька, ведь надо было показать, что с любым делом он справился бы лучше, чем другие, – …я бы первым делом вызвал к себе ребят и заявил бы им…

Лицо Гонсало приняло то выражение, с которым он собирался разговаривать с футболистами сборной. Он отпил внушительный глоток пива и, поправив мокрый от пота и пролитого пива ворот светло-голубой рубашки, начал описание своей деятельности в качестве тренера национальной сборной.

– …Я сказал бы им: «Парни! За вами – сто тысяч зрителей на трибунах и миллионы у телевизоров. Вы должны показать тот футбол, за который нашим предкам не было бы стыдно, ведь именно они изобрели эту великую игру! А вместо того, чтобы…».

Дверь на кухню распахнулась, как от удара, и на пороге возник испуганный Хесус.

– Падре Мануэль задушил донью Кармелиту, а сам выбросился с колокольни и погиб! – выпалил он и, вытаращив глаза, уставился на присутствующих в ожидании эффекта от произнесённых им слов.

Прерванный на полуслове Гонсало полуобернулся и уставился на Хесуса. По его багровому от постоянных возлияний лицу медленно ползла тень осмысления.

Примерно таким же образом выглядел Хуан.

– Что это ты там болтаешь, парень? – после почти минутного молчания спросил Гонсало, продолжая, словно диковину, рассматривать Хесуса.

– Да-да, клянусь Богородицей, – возбуждённо затараторил Хесус. – Убился сам, а до этого задушил донью Кармелиту, вот чтобы я лопнул, не сходя с этого места, если вру! Гуаделупе позвонили и сообщили. Наверняка её подружка из Фернандесовых служанок звонила, как пить дать. Чёрт меня забери, забыл, как её зовут. Вот вылетело из головы – и всё!

Хесус сложил лоб в гармошку и с усилием, казавшимся неправдоподобным, начал потирать его длинными гибкими пальцами с отросшими ногтями.

– На кой чёрт мне, как зовут Фернандесову сучку, чёрт бы побрал и её, и тебя вместе с ней! – заявил Гонсало и, повернувшись к Хуану, протянул ему откупоренную банку пива.

– Парень, давай помянем душу падре. Хотя самоубийц не поминают, я всё равно помяну. Во всём виновата эта стерва, прокуророва жена, так и знай. Она его довела, точно тебе говорю. Я на его месте себя не убивал бы, конечно, а вот её убил бы уже давно. Это где видано, чтобы столько разговаривать? Довела беднягу. Он уже тогда, когда нас навещал, был не в себе!

Он осуждающе мотнул большой головой и опрокинул в себя початую банку пива. Вместе с ним выпили Хуан и подхвативший под шумок со стола банку пива Хесус.

Майкл сидел опустив голову. Он был потрясён. Выходит, всё, что он видел в своих полётах, было чистой правдой. Нет, он и до этого знал, что всё было по-настоящему, даже в обморок падал, и Тересита как-то возила его к знакомой знахарке, чтобы та пошептала у него над головой молитвы и заговоры. Но Майкл всё равно надеялся, что это всего лишь сны, а не пророчества, и даже смерть Тереситы в их ряду – пусть стопроцентное, но совпадение.

Однако всё оказалось ровно наоборот, и Майкл уже знал, кто та худая и потерянная женщина на поляне.

Донья Кармелита!

II

Явно желая обсудить ужасное известие, на кухне появились Лусиана и Гуаделупе, следом пришла беспрестанно охавшая заплаканная Сэльма, как грибы после дождя, проросли её дети, и Майкл понял, что сейчас придёт и Инесита.

«Только не это!» – подумал он и, стараясь оставаться незамеченным, выскользнул из кухни, но избежать встречи с Инеситой не смог. Она догнала его, когда Майкл был уже возле двери в комнату, схватила в охапку и держала так до тех пор, пока он не расслабился и не позволил ей пообщаться с ним.

– Не вздумай убегать от меня, Мигелито. Я за тобой всё время слежу, без перерыва.

– А ты следующая.

– Значит, умрём вместе. И не надейся, что я тебя здесь оставлю. Ты мой и уйдёшь со мной.

– Ничего у тебя не выйдет. Ты меня там не видишь даже. Только мамита видит, а ты стоишь и глазами хлопаешь, как слепая курица.

Но Инесита не поняла его последних слов. Да и не пыталась понять. Ей было неинтересно слушать нелепые детские угрозы. Главное, что Майкл выслушал её и знает, каковы её планы на его счёт.